Неточные совпадения
Чтобы они, так сказать, по всему лицу
земли едиными
устами.
О великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из
уст твоих — ты их не поверял рассудком… И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на
землю!..
Но не слышал никто из них, какие «наши» вошли в город, что привезли с собою и каких связали запорожцев. Полный не на
земле вкушаемых чувств, Андрий поцеловал в сии благовонные
уста, прильнувшие к щеке его, и небезответны были благовонные
уста. Они отозвались тем же, и в сем обоюднослиянном поцелуе ощутилось то, что один только раз в жизни дается чувствовать человеку.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь,
уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной
земле.
Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух
земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит
устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Самый патетический состоял в том, чтобы торжественно провозгласить
устами своими и Павла Константиныча родительское проклятие ослушной дочери и ему, разбойнику, с объяснением, что оно сильно, — даже
земля, как известно, не принимает праха проклятых родителями.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на
землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку;
уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Казалось, тысячи жизней говорят ее
устами; обыденно и просто было все, чем она жила, но — так просто и обычно жило бесчисленное множество людей на
земле, и ее история принимала значение символа.
— И царь протянул к нему руку, а Кольцо поднялся с
земли и, чтобы не стать прямо на червленое подножие престола, бросил на него сперва свою баранью шапку, наступил на нее одною ногою и, низко наклонившись, приложил
уста свои к руке Иоанна, который обнял его и поцеловал в голову.
Пока ты жив,
уста народа русского запечатаны страхом; но минует твое зверское царенье, и останется на
земле лишь память дел твоих, и перейдет твое имя от потомков к потомкам на вечное проклятие, доколе не настанет Страшный суд господень!
Весь облитый слезами, Ахилла обтер бумажным платком покрытый красными пятнами лоб и судорожно пролепетал дрожащими
устами: «В мире бе и мир его не позна»… и вдруг, не находя более соответствующих слов, дьякон побагровел и, как бы ловя высохшими глазами звуки, начертанные для него в воздухе, грозно воскликнул: «Но возрят нань его же прободоша», — и с этим он бросил горсть
земли на гроб, снял торопливо стихарь и пошел с кладбища.
Озимое пожухло, травы порыжели, жёлтые лютики, алая ночная красавица, лиловые колокольцы и все бедные цветы бесплодных полей, жалобно свернув иссохшие лепестки, покорно наклонились к
земле, а по ней уже пошли трещины, подобные
устам, судорожно искривлённым мучениями жажды.
Ведь позволительно же верить в то, по крайней мере, что по
земле ходили лица,
уст своих не осквернявшие ни лестью и ни ложью…
Да, мирен дух мой. В бармы я облекся
На тишину
земли, на счастье всем;
Мой светел путь, и как ночной туман
Лежит за мной пережитое время.
Отрадно мне сознанье это, но
Еще полней была б моя отрада,
Когда б из
уст твоих услышал я,
Что делишь ты ее со мною!
И предадут ее сырой
земле;
Глаза, волшебные
уста, к которым
Мой дерзкий взор прикован был так часто,
И грудь, и эти длинные ресницы
Песок засыплет, червь переползет без страха
Недвижное, бесцветное, сырое,
Холодное чело… никто и не помыслит
Об том… и может быть над той
Могилой проклянут мое названье,
Где будет гнить всё, что любил я в жизни!
Упал! (прости невинность!). Как змея,
Маврушу крепко обнял он руками,
То холодея, то как жар горя,
Неистово впился в нее
устамиИ — обезумел… Небо и
земляСлились в туман. Мавруша простонала
И улыбнулась; как волна, вставала
И упадала грудь, и томный взор,
Как над рекой безлучный метеор,
Блуждал вокруг без цели, без предмета,
Боясь всего: людей, дерев и света…
Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и пророкам, —
Он долголетен будет на
землиИ для сынов останется уроком.
Блажен, кто думы гордые свои
Умел смирить пред гордою толпою,
И кто грехов тяжелою ценою
Не покупал пурпурных
уст и глаз,
Живых, как жизнь, и светлых, как алмаз!
Блажен, кто не склонял чела младого,
Как бедный раб, пред идолом другого!
Сказки, легенды [и всякого рода предания] хранятся в
устах старушек; рассказы о святых местах и чужих
землях также разносятся по Руси странницами и богомолками.
И понял данный знак монах,
Укор готовый на
устахСловами книжными убрал
И так преступнику вещал:
«Безумный, бренный сын
земли!
Холодный и бездушный прах,
Горевший на моих
устах,
Теперь без чувства, без любви
Сожмут объятия
земли.
Какое страшное Мане-фекел вылетело из ваших
уст!.. Коммунизм в основании! Сила, основанная на разделе
земель! И вы не испугались ваших собственных слов?
И не страшась божественного гнева,
Вся в пламени, власы раскинув, Ева,
Едва, едва
устами шевеля,
Лобзанием Адаму отвечала,
В слезах любви, в бесчувствии лежал
Под сенью пальм, — и юная
земляЛюбовников цветами покрывала.
Допели канон. Дрогнул голос Марьюшки, как завела она запев прощальной песни: «Приидите, последнее дадим целование…» Первым прощаться подошел Патап Максимыч. Истово сотворил он три поклона перед иконами, тихо подошел ко гробу, трижды перекрестил покойницу, припал
устами к холодному челу ее, отступил и поклонился дочери в
землю… Но как встал да взглянул на мертвое лицо ее, затрясся весь и в порыве отчаянья вскрикнул...
Оклички женщинами справляются, мужчинами никогда. Когда вслушиваешься в эти оклички, в эти «жальные причитанья», глубокой стариной пахнет!.. Те слова десять веков переходят в
устах народа из рода в род… Старым богам те песни поются: Грому Гремучему да Матери-Сырой
Земле.
И перед склонившимся до
земли и коленопреклоненным Максимом старец стал ходить в слове, трубил в золотую трубу живогласную, пророчествовал общую судьбу праведным: «Боритесь с исконным врагом, его же окаянное имя да не взыдет никому на
уста.
— Скажи, блаженная!.. Вещай слова пророчества!.. Пролей из чистых
уст твоих сказанья несказанные!.. — Так сам кормщик молил Дуню, крестясь на нее обеими руками и преклоняясь до
земли.
— Есть, ваше благородие, на
земле люди святые и праведные… На них Господь животворящий дух святый сходит с небеси, — сказал унтер-офицер. — Он пречистыми их
устами возвещает всем спасение, а кто в сомненье приходит, чудесами уверяет.
Белый снег, покрывавший
землю, точно потемнел от зависти при виде очаровательно белого личика Дуль-Дуля. А алые розы, которые белокурые красавицы девушки бросали под ноги молодому королю, заплакали от зависти при виде нежных, алых
уст красивого юноши.
Зеленела трава, зеленели посадки в оголенных еще огородах, и все было так углублено в себя, так занято собою, так глубоко погружено в молчаливую творческую думу, что, если бы у травы и у деревьев было лицо, все лица были бы обращены к
земле, все лица были бы задумчивы и чужды, все
уста были бы скованы огромным бездонным молчанием.
После третьего ушата хохол повис назад, как ледяная сосулька, череп покрылся новым блестящим черепом, глаза слиплись, руки приросли к туловищу; вся фигура облачилась в серебряную мантию с пышными сборами; мало-помалу ноги пустили от себя ледяные корни по
земле. Еще жизнь вилась легким паром из
уст несчастного; кое-где сеткою лопалась ледяная епанча, особенно там, где было место сердца; но вновь ушат воды над головою — и малороссиянин стал одною неподвижною, мертвою глыбой.
Мертвый, под могильным камнем, он не услышит себе ни похвалы, ни осуждения; но терзается заранее, если обречен последним, заранее наслаждается, мечтая, как имя его будет переходить из
уст в
уста, когда он будет лежать в
земле.
Вспыхнула Мариорица, заградила ей
уста своей рукой и, нахмурив брови, как маленький Юпитер на свою
землю, с пылающим взором вскрикнула...
Императрица часто, как мы знаем, от увеселения переходила к посту и молитвам. Начинались угрызения совести и плач о грехах. Она требовала к себе духовника. И являлся он, важный, степенный, холодный, и тихо и плавно лились из
уст его слова утешения. Мало-помалу успокаивалась его державная духовная дочь и в виде благодарности награждала его
землями, крестьянами и угодьями. Одно его имение на Неве стоило больших денег.
Потупленные в
землю очи, дрожащие
уста, волнение девственной груди договорили мне все, что она боялась вымолвить. „Не хочу обманывать тебя, милая! У меня в России есть уже невеста; не снять мне до гробовой доски железного кольца, которым я с нею обручился”, — отвечал я ей и спешил удалиться от жилища, где, на место невинных радостей, поселил беспокойство. Так один взгляд сатаны побивает жатвы, чумит стада [Чумить стада — заражать стада чумой.] и вносит пожары в хижины!
Но когда Антон услышал имя Анастасии в
устах нечистого магометанина — имя, которое он произносил с благоговейною любовью в храме души своей, с которым он соединял все прекрасное
земли и неба; когда услышал, что дарят уроду татарину Анастасию, ту, которою, думал он, никто не вправе располагать, кроме него и бога, тогда кровь бросилась ему в голову, и он испугался мысли, что она будет принадлежать другому.
Свет от лампы скользил на оконечностях лица швейцарки, заостренных смертию, падал на черные, длинные косы, сметавшие при движении лекаря пыль с пола, на
уста, подернутые
землею, истерзанную грудь и будто из воска вылитую ногу, опоясанную черною кровью.
Владислав взглянул на пасмурное небо, едва видное между верхушками дерев, и благоговейно, со слезами на глазах, произнес молитву, потом, обратись к верному слуге своему, завещал передать Лизе, что в последние минуты его жизни дорогое имя ее было последним словом, которое
уста и сердце его сказали на
земле.
Мина Силыч запел своим старческим голосом из-под
земли: «На камени мя веры утвердил еси, расширив
уста моя на враги моя и возвесели бо ся дух мой».
— «Ну и докажу: по видимому судя, кажется в море действительно более воды, чем в горсти, но когда придет время разрушения мира и из нынешнего солнца выступит другое, огнепалящее, то оно иссушит на
земле все воды — и большие и малые: и моря, и ручьи, и потоки, и сама Сумбер-гора (Атлас) рассыпется; а кто при жизни напоил своею горстью
уста жаждущего или обмыл своею рукою раны нищего, того горсть воды семь солнц не иссушат, а, напротив того, будут только ее расширять и тем самым увеличивать…» — Право, как вы хотите, а ведь это не совсем глупо, господа? — вопросил, приостановясь на минуту, рассказчик, — а?